Экстатическая полнота жизни есть состояние открытости — мистической разомкнутости миру и уязвимости им. Это состояние, когда сердце осмеливается жить в смертельной честности — без внутреннего самообмана и социальных масок… Отказавшись от жизни экономическим «спасением шкуры» ради спасения ойкономической полноты бытия души. Когда сердце воспринимает реальность во всей ее красоте — несущей одновременно и боль, порой нестерпимую, и величие мистически открывающейся слой за слоем — чем глубже, тем могущественней — вечной славы . В этом состоянии каждый получает шанс перестать быть отстраненным статистом неосознанной и оттого проходящей мимо драмы. Каждый может возродиться для экстатической драмы космической Любви, подобно апокрифу о праотце нашем Енохе и героям апокрифических евангелий, которые (в отличие от сдержанных, сблансированно осторожных, как будто специально отредактированных канонических авторов), глубоко и экстатично погружаются в в эту драму от первого лица.
У каждого осмелившегося на такую честность до конца сердце обнажается сокровенным истинам времени и пространства, жизни , смерти и грядущего суда. И здесь он уже дышит не столько трепетом перед неизвестностью, сколько экстатикой причастия мистической последней реальности, не связанной ни с какими человеческими рамками, в том числе и с нашей рациональностью. Поскольку поиск экстатической полноты — не бегство от реальности. Наоборот — ее полное принятие. Принятие каждого мгновения как экстатической возможности полноты Красоты, которая, одновременно, есть Добро и Любовь. Принятие мгновения как места встречи с вечностью по ту сторону страха смерти. Открытость это встрече в любой конкретной ситуации, в которую мы «заброшены» судьбою- со всеми её вызовами и ограничениями. С приятием своей земной конечности, временности и историчности как неотъемлемых атрибутов бытия здесь и сейчас. С ежемгновенным осознанием смерти как точки отсчета этой «здесь и сейчас жизни» — что делает каждый момент безмерно драгоценным и неповторимым.
В этой полной разомкнутости мгновения конечной реальности мы только и можем быть по-настоящему открыты для трансцендентного — для того, что выходит далеко за пределы нашего эмпирического опыта, эмоциональной обыденности и даже за рамки нашей смертности. Сердце, лишенное страха перед смертью и многослойных генетических и приобретенных предубеждений, на этом страхе основанных, становится проводником высшей и конечной реальности, источником «творчества из ничего» и подлинно духовного преображения.
В. таком и только в таком состоянии каждый становится со-творцом красоты, добра и любви — поэтом, художником, скульптором и архитектором самого себя и мира вокруг . «Отключая» исключительно утилитарные функции языка и мышления, чтобы открыть их новому творению, движимому интуицией и вдохновением и не ограниченному рационально-догматическими оковами творения старого.
Обнаженное сердце бьется в мистическом ритме мгновений конечной реальности, ощущая её неземную красоту и гармонию. Оно причащается проявлениям божественного начала во всем существующем — открывая и познавая небеса даже в самых простых земных делах и явлениях. Оно учится ценить божественное разнообразие культур и народов, понимая, что каждый народ, каждый род и каждая семья несут в себе божественную частицу уникального образа человечества, созданного по «образу и подобию…»
Путь обнаженного сердца также есть путь странноприимства и гостеприимства, когда оно в кротости и сострадании — в плаче с плачущими и в радости с радующимся — принимает «Иного», «Инославного», «Другого». Оно осознает полную зависимость своей жизни и её экстатической полноты от Другого. А потому оно стремится — до конца, до самого предела всех своих возможностей — к диалогу и взаимопониманию, видя в каждом человеке носителя божественного образа. Оно держит всякое превозношение над Другим за эгоизм и гордыню, и требует от себя, а не от Другого, почитать всякого Другого превыше себя, служа ему в искренности и простоте сердца.
В конце концов, экстатическая полнота жизни есть полнота состояния духовного пробуждения, когда просыпается наш дух и открываются наши духовные глаза и уши. И мы начинаем видеть невидимое и слышать неслышимое. И в этом интуитивно-вдохновенном невидимом и неслышимом мы наконец-то начинаем черпать чистый смысл себя и всего остального.