Современный человек оказался в странной ловушке. Он объективировал все, на что смотрит, и свел все свои переживания к внутренним ощущениям. Даже когда он пытается, следуя призыву Гуссерля, выйти из себя и вернуться «к самим вещам», он делает это преимущественно при помощи мышления, через рефлексию, которая снова переводит живое в сферу разума.
Здесь я хочу затронуть одну из центральных тем современной философской антропологии — проблему утраты непосредственного, экстатического отношения к миру. Это действительно глубокое наблюдение о том, как современный человек оказался заперт в клетке собственной субъективности.
Макс Шелер отмечает принципиальную разницу между двумя способами познания: через разум (который всегда объективирует, расчленяет, опредмечивает) и через сердце (которое позволяет встретиться с сущим в его собственном бытии). Когда человек смотрит на дерево только как на совокупность своих внутренних ощущений от дерева, он упускает само дерево. Даже пытаясь преодолеть это упущение через феноменологическую установку «к самим вещам», он часто остается в сфере рефлексии, которая снова переводит живое в категории чистой абстракции мышления.
Логика разума и логика сердца — это совершенно разные логики.
«Логика сердца» — это способность к тому, что Шелер называет эмоциональным познанием, где любовь сама выступает главным органом познания. Это не сентиментальность, а особый способ размыкания себя навстречу другому сущему, где границы между «я» и «не-я» становятся проницаемыми. В такие моменты человек не владеет миром, а участвует в нем.
Трагедия современности, по Шелеру, в том, что техническое отношение к миру стало доминирующим, вытеснив это фундаментально первичное экстатическое отношение.
Человек научился виртуозно манипулировать объектами, но разучился встречаться с сущим.
И кажется, что в нынешней человеческой повседневности логика сердца абсолютно потеряна. Утрачена способность к экстатическому выходу из себя к другому — неважно, к дереву, растению, реке, земле, воздуху, птицам, животным, человеку, Богу. Это размыкание себя другому потеряно, потому что все берется только во внутренних ощущениях, а не само по себе.
Потерянный экстаз
Само понятие экстаза потеряло свое божественное содержание. Оно стало исключительно достоянием аффекта, клубка страстей, эмоциональности. Но в своей основе экстаз связан с харизмой, с божественным вдохновением на преодоление себя, на выход к другому. Это познание другого через выход из себя, познание через любовь — через полное забвение себя в другом.
Подлинный экстаз — это не эмоциональная бурность, а особая собранность и ясность, позволяющая увидеть другого именно как другого, а не как проекцию собственных потребностей. Это харизматическое состояние, когда человек становится прозрачным, проницаемым, доступным для действия нетварного Духа любви, когда через него может действовать сама любовь.
Логика сердца и порядок любви (Ordo Amoris)
Макс Шелер говорил об «ordo amoris» — порядке любви, царстве достоинства, царстве всего что достойно любви. Это царство иерархично, но выстроено не по чувственным, мимолетным моментам. Оно имеет объективную иерархию ценностей, причем объективную именно в отношении субъекта любви.
Любовь — это не просто аффект, не просто страсть или чувство.
Любовь — это структура мироздания, основа всей нашей мотивации, объективная данность, непреложный закон. Существует объективный порядок ценностей, который открывается в любви, но эта объективность не логическая, а аксиологическая (сердечно ценностная)
Шелеровский «ordo amoris» — это попытка восстановить объективность в познании, но не через мертвую рациональность, а через живую структуру любви. Это по своему совершенно гениальное открытие: любовь не субъективна в том смысле, что она не произвольна.
Когда Шелер говорит о том, что любовь — это движение от низшего к высшему в царстве ценностей, он указывает на то, что существует некая онтологическая иерархия достоинства, которая не конституируется абстракциями разумной рефлексии, а открывается в актах любви. Святое выше благородного, благородное выше жизненного, жизненное выше утилитарного — и это не условность, а структура самого бытия.
Любовь здесь становится не столько чувством и эмоцией, сколько фундаментальным способом познания ценностного строя мира. Она «видит» то, что невидимо для разума — достоинство, святость, красоту как объективные качества сущего. В этом смысле любовь действительно становится нравственным законом — не в кантовском смысле категорического императива, а как живой принцип различения высшего и низшего в бытии.
Два рода страсти
Размыкание себя другому очень практично. Это не аффект, а если это и страсть, то особого рода — не страсть потребления, а страсть к служению любви. К признанию и познанию другого как другого в его инаковости. Существуют потребительские страсти: к доминированию, накопительству, чревоугодию, похоти. Они центростремительны, стягивают весь мир к себе.
Но есть другая страсть — к подлинной служащей любви, к творению любви и добра, к почитанию другого выше себя. Эта страсть центробежна, она размыкает человека навстречу другому. И это касается не только человека — страсть ко всему живому, ко всему другому, потому что во всем есть порядок, и все призвано прийти к своему совершенству в единстве с другими в любви — которая сама по себе и есть совокупность совершенства.
Извращение любви
Любовь сегодня во многом превратили в «схватить себе и съесть». В любовь как любовь к потреблению: я люблю потреблять время человека, его красоту, жизненные блага. Но это самый низший род любви, когда человек зациклен на потреблении ради самого себя и только.
Подлинная любовь — это даяние, выход из себя. Она требует мужества любить другого как другого, а не себя в другом, не удовлетворение своих потребностей за счет другого. Любить другого в другом требует особого мужества: дать место другому прийти по-настоящему, открыть ему дверь. Христово «Се, стою у двери и стучу» из Апокалипсиса Иоанна говорит ясно — божественное никогда не врывается насильно. Оно стучит и ждет, когда мы сами откроем дверь. Открыть дверь Другому означает дать место, создать пространство для встречи. Дать Другому быть Другим. Дать человеку быть человеком, Богу быть Богом. Ангелу быть Ангелом. Даже бесу быть бесом — не переделывать его, а дать самому себе только одно право — не «свободы совести», которая есть свобода всякого ценностного произвола и беспорядка — а право любить только то, что объективно достойно любви, и ненавидеть то, что действительно достойно ненависти. Если что-то демоническое, темное, злобное достойно ненависти — значит, этому надо противостоять, даже насилием, если нужно.
Гнев и ненависть — это обратная сторона любви.
«Крепка как смерть любовь, люта как преисподняя ревность»- о чем здесь говорит знаменитая Песнь Песней? О том, что подлинная любовь различает, она не может быть безразличной ко злу. Священный гнев — это защита того, что свято.
Опасность и чуткость
Но здесь есть опасность: в своем рвении попытаться объективировать человека и навязать ему свою систему ценностей, которая может быть ложной, ресентиментной, исходящей скорее из неспособности, нежели из способности к подлинному выходу из себя к нему.
Здесь нужна особая чуткость к логике сердца, потому что это не про разум, не про разумные системы, это именно что про порядок сердца, который, может очень даже статься, у нас и самих в полном беспорядке. «Наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы поднебесной» — важно учиться различать сердцем, где проходит граница между противостоянием злу и насилием над человеком. Не сражаться с человеческим в человеке, не принижать его достоинство, но сражаться с теми увлечениями, ложными намерениями, иллюзиями, которые он питает.
Критерий здесь один: готов ли я пострадать за этого человека? Если я противостою злу в нем, готов ли я взять на себя часть его боли, стать ей сопричастным? Или я просто хочу, чтобы он перестал меня раздражать?
По-настоящему выйти навстречу другому — значит найти мужество для подлинной встречи, где каждый может быть самим собой в своем призвании к совершенству. Это путь не ухода от мира, а полного присутствия в нем через служение. Экстаз не как исступление, а как подлинное стояние в истине бытия.
«И здесь присутствуют боги», — говорит Гераклит, греясь у печи. Да, божественное присутствует везде, но оно может проявиться только там, где есть пространство для искренней любви к другому сущему, где есть готовность увидеть и почтить его присутствие во всей его полноте.
Это касается отношения совершенно ко всему сущему. Дать дереву быть деревом в его собственном совершенстве, дать реке быть рекой, дать другому человеку быть исключительно самим собой и достигать совершенства в том, кем он призван быть. Не использовать, не переделывать, не приспосабливать их под свои нужды, а служить раскрытию их внутреннего совершенства.