Вместе с множеством деструктивных и оглупляющих ходов в мышлении, постмодерн внес и некоторые важные демифологизирующие и «развязывающие руки» изменения в наши отношения с языком и дискурсом, размыкая жестко заданные академические рамки дискурсивного мышления, существенно определявшие саму культуру модерновой мыследеятельности. Были эксплицированы структура и динамика дискурса как семиотического процесса.
На фотографии: Обнаженный символ истины — скандальная статуя беременной женщины самого высокооплачиваемого скульптора современности Дэмиана Хёрста под названием «Verity» (истина, подлинность), стоящая на городском пирсе в г. Илфракомб, графтво Девон, Англия.
Как результат детального и всестороннего анализа стали более прозрачными и средства осуществления дискурсивного воздействия. Были выявлены способы и методики трансформации и модификации дискурса, а также способы конструирования дискурса с определенными свойствами.
В итоге, роли языка и дискурса оказались менее однозначными и решающими. Тирания дискурсивного мышления, возведение дискурса в непреложный закон мышления потеряли свою фатальность и неизбежность.
Таким образом, даже при определенном дискурсивном безъязычии, отсутствии своего дискурсивно-адекватного языка, стало возможным добывать новые знания и обосновывать новый опыт. Постмодерн открыл дорогу полилингвистичности и полидискурсивности, возможности гибкой междискурсивной и внедискурсивной вариативности в мышлении и осмыслении опыта, возможности обоснования выборов без постоянной оглядки на дискурсивные границы и правила. Именно благодаря этому размыканию дискурсивной фатальности открылись возможности:
- Демифологизации дискурса — как в его априорных базовых аксиомах, так и в его силлогистических цепочках.
- Деидеологизации дискурса в его претензиях на тотальность и нормативную однозначность.
Причины изменения ситуации:
- Мостиком между модерном и постмодерном является экзистенциализм. Фактически, он первым совершает деконструкцию многих разделов классической философии, подрывая авторитет могущественных философско-метафизических позитивистских дискурсов модерна. Базовый философский почин — Кьеркегор против Гегеля… Но наиболее тут показателен, конечно, Хайдеггер, с его антиметафизической «фундаментальной онтологией», утверждающей «забвение бытия» в модерне, и с его «истиной у поэтов». Я бы ещё упомянул Батая, как бы странен он не был, с его подозрением к самому языку и его симулякрам. Ну а наиболее ярок, по крайней мере для меня, Лев Шестов, который уже до Хайдеггера нарекает рафинированную дискурсивную логику и ее необходимость небытием par-excellence.
- Философская феноменология, приходящая на фоне уже развитого экзистенционализма. От Гуссерля, непосредственного наставника Хайдеггера, и далее. Она утверждает, что философская мысль должна быть речью опыта, хранящей строгую верность опыту — что возможно лишь при определенных требованиях к самому опыту и при определенном понимании опыта, как некой целостной и одновременно субъективной действительности, которая выходит за рамки чистого языка и дискурса. Опыт есть личностный, пережитой опыт, и он должен быть очищен и проработан, для чего необходим поиск особого, адекватного метода — феноменологического, который посредством последовательных феноменологических редукций (эпохе) описывает его действительность, а не его дискурсивную логику.
- Философия интуитивизма. Здесь много громких имён. Этим занимались и католики Маритен и Жильсон, и наш Николай Лосский, и продолжатели дела Гуссерля Гартман и Шелер. Я бы выделил 2 направления: Одно, которое от Анри Бергсона, противопоставляет интуицию интеллекту и позитивной модернистской науке полностью, считая только интуитивный метод, т.н. философию жизни, адекватным способом толкования и изучения действительности. Для Бергсона все достижения интеллекта — мертвые, не имеющие жизни, наспекулированные разумом вещи. Второе — от Николая Онуфриевича Лосского. Он, напротив, за комплиментарность интуиции и интеллекта в познании и за поиск баланса между ними.
Вот по крайней мере 3 новых философских позиции и методологии, не то чтобы полностью отвергающих достижения дискурсивного мышления, но, скорее, ставящих его в ряд с другими формами познания и открывающих пространство для всевозможных дискурсивных комбинаций. Они приходят вместе или, лучше сказать, на границе постмодерна, становясь, может быть даже, главными триггерами его появления. Кстати, все 3 позиции, на мой взгляд, больше подходят для описания духовных практик, чем чистая модерновая дискурсивность (особенно феноменология).
Полидискурсивность более поздних философских позиций, относящихся уже четко к постмодерну, например структурализма, с его «атакой на реализм» и «смертью субъекта» (Клод Леви Стросс, Фуко, Локан и др.); постструктурализма Делёза и Гваттари с ризоматичным номадологическим нелинейным холистическим подходом к описанию социо-культурных проектов; конструктивизма и социального конструктивизма — ещё более очевидна, поскольку системна.
