Существует ли связь между женским епископатом и однополыми браками?

«Не ложись с мужчиною как с женщиною: это мерзость» (Левит 18:22).

Историческая ситуация

В традиционной культуре и Запада, и Востока, до совсем недавнего времени нетрадиционные отношения полов (то, что сейчас называется ЛГБТ) считались отклонением и патологией, чем-то ненормальным,  недостойным, греховным, унизительным.

Особенно важно то, что такие отношения считались противозаконными, а значит наказываемыми, и наказываемыми достаточно сурово, пенитенциарной системой традиционного общества.

Что зафиксировано в древних летописях и сакральных текстах, а также в законодательстве подавляющего большинства стран вплоть до совсем недавнего времени.

В соответствии с древне-христианской и рядом других мировых духовных традиций, Бог сотворил мужчину и женщину,  установил определенный порядок ответственных взаимоотношений между ними и защитил эти отношения браком.

В некоторых религиях допускалась ограниченная полигамия (ранний иудаизм и ислам), но не однополые отношения.

Причём этот грех, как грех против самого естества человеческого, считался одним из самых тяжких:

Современная культура не разделяет эти базовые традиционные ценности. Начиная с середины 20-го века и до сего дня мы живём во времена стремительного культурного сдвига. Культурные мутации в вопросах половых отношений, деторождения, нравственно приемлемой и общественно признанной организации семейной жизни начинают настораживать не только консервативное экспертное сообщество (философов, богословов, антропологов, священников), но и множество простых людей — и верующих, и атеистов, и агностиков, — настолько, что все громче поднимается вопрос: 

А не ведёт ли разрушение традиционной семьи к разрушению самого человека как духовно-нравственного существа? Его базовых жизненных смыслов и установок, лежащих именно в области нравственных интуиций совести и духа?  

Нужно отметить, что феномен нетрадиционной сексуальной ориентации — гомосексуальности, лесбийских отношений,  бисексуальности — не является исторически новым.  Какое-то количество людей с такими отклонениями существовало, по всей видимости, всегда.  Но и общечеловеческие представления / глубинные интуиции о границах морального и аморального также существовали всегда, находясь на страже нормальности именно гетеросексуальных отношений.

Исторические источники указывают на определенные периоды, когда в отдельных обществах происходило усиление тенденций к нетрадиционной сексуальности. Но, что интересно, открыто и публично гомосексуальные общества не могли существовать долго. Как и общества с доминирующим матриархатом.

Согласно древнейшей шумерской и повторяющей её семитской традиции именно таким было допотопное общество прямо перед тем, как Бог уничтожил допотопное человечество.

Согласно чуть менее древней еврейской традиции, изложенной в Танахе, однополые сексуальные отношения  расцвели в Содоме и Гоморре прямо перед тем, как сошёл божественный огонь и уничтожил эти города.

Из истории мы знаем, что нечто подобное происходило и в развитой античной культуре Римской империи (Светоний Транквилл и, особенно, Петроний Арбитр, наглядно описывают эти нравы)  перед тем, как она была разрушена нашествием варваров.  

Нужно отметить, что претензия на нормальность подобной сексуальности не выходит на общекультурный уровень на ранних стадиях формирования культур — в то время, когда идёт борьба за выживание, и когда иерархия полов не вызывает особых проблем просто всвязи с их биологическими и физическим отличиями.

Нетрадиционная сексуальность как важный и проблематичный аспект общественной жизни представляется отличительной чертой именно развитых культур, пребывающих в относительно стабильном состоянии, обеспечивающих стабильно высокий уровень личного потребления и личной безопасности — если не всем, то, по крайней мере, достаточно большому проценту граждан.  

Из истории известно, что  людей с нетрадиционными сексуальными наклонностям в обществе тысячелетиями было относительно не много. А вот в последние десятилетия их процент существенно растёт. Правда, остаётся не до конца решенным вопрос: процент растёт потому, что просто больше людей перестают этого стесняться, или, всё таки, агрессивная многолетняя агитация делает своё дело?

ЛГБТ активисты, конечно, настаивают, на первом, в то же время люди консервативных взглядов — на втором.

Другой вопрос: если они всё таки в существенном меньшинстве, то почему этой активной агитации вдруг стало так много? Откуда такие ресурсы? Не является ли сам это процесс частью искусственно конструируемого социального проекта, направляемого определенными силами в своих корпоративных интересах?  

Данное предположение исходит их того, что научно-технократическая цивилизация, во главе которой стоят международные финансовые и транснационально-корпоративные элиты, воспринимает развитие человеческой культуры от гуманизма к трансгуманизму и постгуманизму однозначно положительно в русле динамики технического прогресса.

Немаловажной составляющей этого процесса является отказ от ключевых традиционных семейных ценностей, объективно не совместимых с технократической биоэтикой трансгуманизма, все больше относящейся к человеку как к «органической разумной машине», опредмечивающей его, превращающей человека в вещь, которую можно подвергать научному эксперименту и безгранично модернизировать.

Научная ситуация

В отношении науки важно отметить, что она в принципе не ищет истину как всеобъемлющую духовно-нравственную жизненную основу. В том числе и истину о глубинных, корневых смыслах существования человека. По крайней мере до сих пор нормальная наука этого по-настоящему не делала. Просто потому, что она не в состоянии найти этот смысл. Выглядит так, что неоднократно попытавшись и разочаровавшись, она даже и не ставит перед собой такой задачи. Современная наука даже и не будет спорить, что она не ищет истину, а ищет только новые знания. И эти новые знания, не смотря на их, порой, очевидную, практическую полезность, всегда гипотетичны, не точны и часто опровергаются (что наука также готова признать)

Многие заявления современной науки были и продолжают оставаться спорными гипотезами (и это нормально, так и должна развиваться наука), а некоторые её цели  — такие например, как достижение технологического бессмертия человека и трансгуманистическая идея пересадки человеческого сознания на искусственные носители, — продолжают оставаться пока технологически недостижимыми, утопичными.

Кстати, идея создания человекоподобного компьютера, особенно квантового, может оказаться нравственно приемлема и полезна. Но полезна лишь до тех пор, пока мы не собираемся наделять супер — робота, который получится в результате кибер-физических экспериментов, правами человека. Компьютер удивительно хорош в качестве инструмента человека, пусть даже технического помощника. Но, я убежден, компьютер любой мощности и функционала антропологически деструктивен в качестве господина. А перспектива наделения компьютера равными правами с человеком уже появилась. Разработчики всерьез рассматривают возможность получения гражданства человекоподобными роботами и, скорее всего, начнут тестирование этой возможности сразу после запуска первых моделей (а это, по плану, ближайшие годы).

Гипотетичность науки ясно доказывается тем, что многие научные знания буквально 20-ти, а то и 5-ти, не говоря уже о 100-летней давности устаревают, опровергаются и сегодня уже не являются актуальными. Например, известный специалист по черным дырам Стивен Хокинг, защищая свою первую докторскую диссертацию, доказал одно, а потом, на защите следующей диссертации, сам себя опроверг.

Важный пример: классическая философия и наука, с их великими достижениями, в 20 веке были серьёзнейшим образом проблематизированы не-классической и пост-не-классической наукой в своих основополагающих положениях! — как метафизические спекуляции разума, автономного и от целостной действительности, и от сознания человека. Сегодня большинству экспертов понятно, что мы живём в мире частично или полностью реализованных утопий, заданных нам в качестве интеллектуальных заданий именно классиками, из которых, пожалуй наиболее интересны Гегель, Маркс, Дарвин и Фрейд. Сегодня знания классической науки уже невозможно воспринимать как истину. Максимум как некий частный случай, как одну из традиций мысли, силовым образом противостоящую другим традициям.

Говоря по-другому, "Коперниканские перевороты" в науке 20-21 вв. не просто не редкость, а, скорее, правило. В то время как духовные и нравственные традиции продолжают сохранять вечную юность, неся корневые смыслы бытия каждому поколению.  

Таким образом ссылка на «нормальную» науку и её достижения мне представляется не правомерной, когда дело касается вопросов нравственности и духа. Поскольку эти вопросы абсолютны, в то время как научное знание всегда относительно.

Думаю, что из-за своей фундаментальной относительности и гипотетичности наука к вопросам сексуальной, да и любой иной морали, имеет самое косвенное отношение. Можно сказать, что наука морально индифферентна. Она может быть инструментом нравственности (как и компьютер), но никак не может быть её источником. Поскольку наука (как и компьютер) не является, строго говоря, ни человеком, ни человеческим сообществом, а потому и не может выступать полноценным субъектом решения подобных вопросов.

Если же говорить конкретно про ЛГБТ, то, во-первых, за последние полвека его победного шествия в биологии человека ничего существенно не изменилось с тех пор, как гомосексуальность считалась патологией:

• Детей однополые браки производить на свет самостоятельно так и не научились,

• Полноценно менять пол так никто и не нашёл способа.

Да, далеко шагнувшая вперед генетика действительно обнаружила определенные мутации и отклонения в ДНК определенного количества людей, отвечающие за пол. Но это, по большому счёту, ничего не доказывает. А, скорее, напротив, подтверждает версию о патологичности нетрадиционной сексуальности. А вот некоторое практические ходы в генной инженерии, например связанные с вмешательствами в геном человека, сильно настораживают просвещенных, но консервативных антропологов.  

Для сторонников традиционной семьи « семья» ЛГБТ — пассионариев напоминает выдумку, утопичную и опасную хотелку.

Пока что полноценная  семья у них просто не может  выйти. Пока возможна только имитация, подделка, симулякр.  Но выглядит так, что ради воплощения этой мечты они готовы пойти на любые, даже самые опасные для человека эксперименты над ним самим, на рискованные  технологически искусственные вмешательства в его жизненно-важные биологические системы, последствия которых практически невозможно предсказать.

Позитивная дискриминация традиционных ценностей

Благодаря комбинации упомянутых факторов, в современном нам обществе уже на глобальном уровне полным ходом идёт так называемая позитивная дискриминация традиционной семьи — агрессивное навязывание аморальных и нравственно преступных ценностей в отношениях полов. Преступных с точки зрения нравственных основ и традиционного христианства, и традиционного ислама, и традиционного иудаизма, и других традиционных религий — ценности которых в вопросах семьи всё ещё разделяет большинство населения планеты.

Очевидно, что как бы мы не относились к вопросу ЛГБТ, он действительно имеет глобальную повестку. И разделяет людей сейчас, пожалуй, не менее, а может и более сильно, чем религия или национальность.

Причём здесь важен не только сам вопрос, но и то, каким образом он решается. Если главное для человека — отстаивание своего права без относительно традиционной нравственности, тогда дальше можно и роботов, и другие искусственные техноструктуры правами наделять. Можно, в перспективе, узаконить и педофилию, и зоофилию, и другие новые «ценности».

Заметно, что разделяет людей не только сам вопрос, но и понимание причин формирования этой повестки: 

• кто-то считает её злонамеренными действиями мировой закулисы,  

• кто-то секуляризацией общества и духовным разложением христианской Церкви (и других религиозных конфессий),  

• кто-то естественным результатом полутысячелетнего развития демократических институтов,

• а кто-то сочетанием все этих и других проблем.

Повторюсь: моральным и аморальным, законным или беззаконным, может быть только поведение самого человека и/или человеческого сообщества, а не созданных им искусственных структур — научных ли, или любых других.

Наука, как инструмент человека , никак не может подменить самого человека. А потому и вопрос ЛГБТ, как вопрос о сексуальности человека, всегда имел, имеет, и будет иметь для человеческого общества духовно-нравственное содержание.

Это содержание определяется далеко не только и не столько голой логикой. Оно связано с глубинными реакциями человеческой совести, с его духовными интуициями того, что же, в действительности, есть благо и добро, а что — зло. Что нравственно законно, а что нравственно преступно. Духовыми прозрениями и интуициями, которые издревле были присущи скорее религиозным традициям и духовным практикам, чем науке, и оказались выражены в серьёзном корпусе сакральных текстов буквально каждого народа.

Правовая деградация нравственного закона

Важно отметить, что в противостоянии традиционных и нетрадиционных ценностей — флагманом которых, во многом, является ЛГБТ, но (важно!) ЛГБТ нетрадиционные ценности не ограничиваются — основным полем битвы являются применяемые в этом отношении нормы национального и международного права.

Мы видим как страна за страной меняют эти нормы в пользу узаконивания прав представителей ЛГБТ на:

1) свободную пропаганду своих взглядов,

2) создание законной и полноценной семьи (хотя это и оксюморон),  

3) усыновление и воспитание детей.

Силовым полем борьбы оказывается государственное и международное право. Людей разделяет даже не сама нетрадиционная сексуальность, а прежде всего именно вопрос принятия / не принятия равноправия представителей этих меньшинств в сравнении с людьми традиционного нравственного мировоззрения.

Здесь важно отметить, что вопросы законности и этичности всегда идут рука об руку, взаимно обуславливая друг друга. Из истории несложно заметить, что если нравственная культура деградирует, за ней деградирует законность, и наоборот.

Здесь я хочу выдвинуть один важный тезис:

Как только традиционная законность, построенная на естественных нравственных интуициях (а, говоря философски, на категорическом императиве Канта) стала называться правом, право стало всё больше и больше выходить за пределы естественных нравственных границ человека.

Говоря точно — оторвавшись от традиционной законности право стало вбирать в себя и интегрировать в законодательство всё больше и больше нравственно неприемлемых, а подчас и откровенно преступных (для права традиционного) элементов.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА ТАКОВА: 

1. ПО МЕРЕ РАЗВИТИЯ В ОБЩЕСТВЕ ТРАДИЦИОННОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ ЭТИЧЕСКИЕ НОРМЫ ТРАДИЦИОННЫХ РЕЛИГИЙ СТАНОВЯТСЯ ЗАКОНОМ ОБЩЕСТВА

2. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ЗАКОН НАЧИНАЕТ РЕГУЛИРОВАТЬСЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКИМ ПРАВОМ.  

3. ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ПРАВО ВБИРАЕТ В СЕБЯ ВСЁ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ НРАВСТВЕННО НЕПРИЕМЛЕМЫХ ЭЛЕМЕНТОВ И ЛОББИРУЕТ ИХ. 

4. НРАВСТВЕННОЕ БЕЗЗАКОНИЕ СТАНОВИТСЯ (В ОТДЕЛЬНЫХ СТРАНАХ И РЕГИОНАХ) ГОСУДАРСТВЕННЫМ И МЕЖДУНАРОДНЫМ ЗАКОНОМ.  

Я убеждён, что закон человеческий никак не может быть важнее духовных традиций и нравственных прозрений/ интуиций лучших представителей человечества — отраженных в сакральных текстах всех народов, — уже сама постановка вопроса как вопроса о законодательном «равноправии» спорная.

И угадывается здесь, как мне кажется, некоторая бессознательная, подсознательная или даже сознательная подмена понятий — подмена границ нравственно законного поведения человека правами человека — сначала закона правом, за тем беззакония (под видом права) — законом.

Подмена эта для человека правового гражданского общества в подавляющем культурном мейнстриме остаётся не очевидной.

Таким образом закон (ставший тайным беззаконием) — по крайней мере в вопросе традиционных ценностей в отношениях полов, — теряет свою главную функцию стража общественной нравственности, задуманную и воплощенную в духовных традициях.

Теряя эту функцию он становится, напротив, флагманом принудительного снижения уровня нравственной культуры — драйвером разрушения нравственных оснований культуры.

Тоже самое касается и свободы совести: одно дело, когда права на свободу совести востребует человек, послушный естественному нравственному закону (категорическому императиву Канта), и совсем другое, когда права востребует преступник закона — нарушающий нравственный закон, живущий вне границ естественного нравственного права, нащупанного человеческими интуициями на протяжении тысячелетий.

Да, это всё ещё человек, но человек вышедший за пределы своих естественных нравственных границ, человек, в высшем, нравственно-правовом смысле — неполноценный.

Вопрос кажется несколько странным, стоящим как-то необычно. И даже хочется по-либеральному возмутиться: что то ещё за ущемление прав! В таком ракурсе я не встречал его постановки ни у кого. Но, думаю, наверняка не я один об этом думаю.

Давайте посмотрим на то, как уже ущемляет права демократическое общество: 

• Обладает ли всеми «правами человека» ребенок? Нет. До 18 дет он постепенно возрастает в правах.

• Человек с психическими отклонениями? — Современные правовые нормы отказывают ему в полной правоспособности.

• Не ущемляет ли права своих граждан государство, ведущее военные действия, когда вводит комендантский час или расходует налоговые средства на войну без согласия части населения? Когда призывает их на военную службу тех, кто уже отслужил, проводя военную мобилизацию?

• Не ущемляются ли наши права, когда с детства государство настаивает на определенных прививках, чтобы защитить общество от определенных болезней?

• Обладает ли всеми равным правами с другими человек, отбывающий тюремное заключение? или даже просто находящийся под следствием?

• А что по поводу законодательства другого государства в моей стране? Действует ли оно? Нет. Извольте жить в нашем государстве по законам нашего.

Итак очевидно, что сам факт рождения и существования не дает нам основания считать, что человек — в правовом плане — уже состоялся. Что он действительно есть в наличии как полноправное человеческое существо. Да, он есть в наличии как человек. Но это не значит, что он есть в наличии в полноте своих прав.

Таким образом весть комплекс вопросов вокруг «прав человека» оказывается значительно сложнее и глубже, чем кажется на первый взгляд, если мы подойдем к нему со стороны исторических, традиционных духовно-нравственных основ и парадигм культуры нашего общества.  

Важно иметь ввиду, что современное государственное и международное право, по крайней мере в своей сущностно-нормативной и теоретической части, имеет консенсусный и демократический характер  — это не нечто естественное, само собой разумеющееся, устанавливаемое «свыше» божественное право или «право королей», господствовавшее в средневековом домодерновом обществе. Но это те законодательные нормы, за которые проголосовало большинство членов законодательного собрания, представляющего, в теории, интересы граждан своей страны. Правовые нормы устанавливаются демократически избранными законодательными институтами, представляющими (по крайней мере законодательно обязанными представлять) интересы большинства граждан. То есть, даже если людей нетрадиционной ориентации в обществе будет до 20 процентов, это совсем не значит, что их права должны ущемлять и дискриминировать права остальных 80 процентов.

Но также важно иметь ввиду, что  имея право на свою позицию, не каждый человек способен

а) иметь свою самостоятельную позицию,

б) имея позицию быть услышанным.

Сегодня по-настоящему способен быть услышанным лишь тот, кто:

а) Обучен самостоятельно мыслить, а не просто полагаться на «общее мнение» ;

б) имеет доступ к национальным и глобальным медиа-платформам.

К сожалению, сегодня по обоим пунктам существуют серьёзные препятствия:

а) За воспитанием и образованием стоит международная система образования, за которой стоит небольшое количество людей, управляющих мировыми финансами; Эти люди не вполне заинтересованы в развитии самостоятельного мышления у подавляющего большинства граждан; А потому программы выстраиваются таким образом, чтобы лишь небольшое количество людей на самом верху умело мыслить самостоятельно, стратегически, творчески.

б) Большинство медиа-ресурсов находятся в руках того же самого небольшого количества людей и занимаются они не предоставлением площадки для реализации людьми своего права на свободу слова и убеждений, а социальным инжинирингом в интересах своих владельцев. Которые, очевидно, продвигают ЛГБТ. Возможно и не потому, что им самим оно сильно нравится, а потому, что это хорошо для стабильного и устойчивого развития планеты (в их понимании).

Всвязи с этим

МИРОМ ПРАВЯТ НЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ, А МЕДИАКРАТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ. 

Основным драйвером нетрадиционных ценностей является нетрадиционное христианство

Нужно отметить, что мостиком к нетрадиционной сексуальности, предваряющим её расцвет как в древности, так и в нашей современности, оказывается пересмотр роли, общественного и  правового статуса женщины. Как представляется, именно на фоне пересмотра, усиления и эмансипации общественной и политической (властной) роли женщин — в динамике от патриархата к матриархату, —  происходят и сдвиги и в сексуальных предпочтениях.  

В нашей современной истории 20-го века всё происходит по похожей модели.

Причём основным драйвером, легитимизирующим культурно-нравственные изменения (то есть меняющим правовые нормы), оказываются правовые изменения (легитимация) феминизма внутри западного прежде всего протестантского христианского сообщества. Обычно христиане ставят вопрос по-другому — всё это сначала изменилось «в мире», а затем это затронуло и христианство. Да, но лишь отчасти.

Такое утверждение грешит существенной не историчностью. Мне представляется, что на практике легитимация феминизма происходила с точностью до наоборот — сначала именно христианство т.н. свободных церквей Запада инициировало процедуры эмансипации через массовую ординацию женщин (что для традиционной христианской догматики является ересью, отступничеством и апостасией), а затем настал черёд и правовых изменений в обществе.

Исторически первичной является феминизация — ролевая, функциональная и политическая эмансипация женщин, —  именно в наименее традиционных христианских движениях. И только потом это приходит в общество в целом.

Да, безусловно, давление со стороны секулярного сообщества присутствовало, но не было на тот момент правовым и необратимым. Необратимым сделало этот процесс, во многом, именно так называемое «свободное духовное христианство» Запада, широко его поддержавшее. Оно ведь могло этого секулярного давления не принимать. Или принимать не в такой форме.

Конечно, отношение общества и мужчин к женщинам необходимо было совершенствовать и тогда, и сейчас. Но делать это можно по-разному.

Православие, к примеру, понимая необходимость изменений, в то же время даже близко не готово осуществлять их (по крайней мере пока) за счёт разрушения основ своей догматики о семье и браке, или за счёт заложенной в его церковном праве иерархически-функциональной разницы между мужчиной-лидером и женщиной-помощницей: «Сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт.2). Подобный же принцип, насколько я знаю, заложен и в других мировых духовных традициях.

Исторически только после широкого распространения феминистических тенденций в так называемых свободных церквях, обеспечивших ему широкую поддержку в религиозных и около религиозных кругах, начинается радикальное вхождение феминизма в его современных формах в западное общество в целом — в его сначала культурную, а затем и нормотворческую систему.

Сначала эмансипация затрагивает ряд крупных и динамичных, и, в то же время, наименее традиционных протестантских христианских конфессий Запада. Прежде всего  пятидесятнического и харизматического направления. А за ними и титульные протестантские конфессии — лютеранскую, англиканскую и епископальную,  реформатскую и пресвитерианскую.

Они начинают  всё шире и шире допускать до пасторского / священнического / проповеднического служения женщин. У пятидесятников и харизматов в истории и современности множество ярких женских имён, собиравших многотысячные аудитории. Например Кетрин Кульман, Эмми Симпл Макферсон, Мария Вудворт-Эттер в прошлом. Джойс Майер, Синди Джекобс, Пола Уайт (называющая себя духовником президента Трампа) в настоящем. Сам факт их постановки на служение догматически является апостасией и радикальным отступничеством от догматики Церкви и её Вселенских Соборов. Помимо этого, за редким исключением, их собственная семейная и сексуальная жизнь никоим образом не соответствует базовым требованиям Церкви к священникам.

Кетрин Кульман, уже будучи в служении, вступает в 3-х летнюю романтическую связь с женатым человеком, который ради неё бросает жену и детей. Затем выходит за него замуж, а через 6 лет бросает его ради служения, аргументируя это личным водительством Бога.

Современная пастор и проповедница Пола Уайт находится уже в 3-м браке. Это нарушает все требования к священнику как таковому. Если даже не брать в расчет их пол, в традиционной Церкви человек с таким поведением никоим образом не смог бы осуществлять такого рода служение. Подобное поведение широко известных служительниц конечно же влияет на паству, создавая новые культурные границы и новые (не) этические коды дозволенного христианину, ослабляя нравственно-догматический стержень его веры.

Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что большая часть общин и союзов внутри этих движений на сегодняшний день не поддерживают однополые браки, но представляется, что расширение культурных границ здесь лишь вопрос времени, поскольку большинство из лидеров этих общин уже принимают или готовы к принятию и полной интеграции ЛГБТ — сообщества в гражданское правовое пространство.  

Думаю, что именно позиция подобных религиозных лидеров в культурном и нравственном плане «развязывает руки» и простым прихожанам, и секулярному обществу. Я берусь утверждать, что именно такого рода религиозно-культурная либерализация и эмансипация прежде всего в американском и европейском протестантизме свободных церквей узаконивает и открывает путь бурной волне общекультурной феминизации в обществе — с массовыми движениями и огромным количеством инициатив, связанных с правами женщин. 

Давайте посмотрим на то, как аргументируется позиция «за» и «против» женского лидерства и священноначалия в различных ветвях христианства. 

*** Инструментарий для дальнейших расуждений, особенно о постмодерне, я существенно почерпнул в труде Джорджа Линдбека «Природа доктрины: религия и богословие в постлиберальную эпоху» / Lindbeck, G.A. The Nature of Doctrine. Religion and Theology in Postliberal Age

Спор между крайними позициями, на мой взгляд, проходит в основном между теми, кто делает упор на библейской равноценности и нераздельности женского и мужского начала (подходящих со стороны аксиологии) и теми, кто делает упор на библейской же неслиянности иерархической организации социально — гендерной реальности (библейской онтологии), связанной с общей иерархичностью организации рельности вообще (как духовной, так и материальной) и основывающейся на семейной иерархии, воспринимающей библейскую семейную модель как структурообразующую и для церкви (семья — малая церковь) и для благочестивого общества (семья — главная структурная единица общества). В то время как основным аспектом данной проблемы (как, впрочем, и многих других в современной Церкви), ярко выявляемым в столкновении позиций, является именно аспект гносеологический, то есть ответ на вопрос о том, каков истинный путь познания и признания определенных богословских знаний божественнным откровением в разрешении данной ситуации.

Всвязи с этим прежде чем обсуждать позицию «за» и «против» женского епископата, необходимо сделать отступление и определить понятийное поле, в котором ведется полемика.

Очень упрощая можно отметить, что в данном вопросе основная полемика ведется в основном еще не по поводу статуса Священного Писания как основного источника познания в христианстве, а по поводу способов его толкования:

• православная и католическая Церкви в своей богословской гносеологии опираются на способ толкования Священного Писания в свете авторитетности церковной традиции толкования;

• либерально-модернистская богословская наука, во многом сформированная под воздействием культуры просвещения в её тесной связи с т.н. Магистерской Реформацией * опирается на способ толкования, известный как контекстный историко-культурный анализ, разработанный в рамках предметных областей социо-гуманитарных наук: социологии, лингвистики, филологии и т.д. Отцом этого метода современной форме наверное нужно считать немецкого философа — богослова Фридриха Шлейермахера. Яркой отличительной чертой богословского модернизма является последовательный отказ от всяческих «иррациональных суждений», пусть даже и на основании духовного опыта. Если духовный опыт иррационален (а он почти всегда таков в большей или меньшей степени), то он не достаточно достоверен для такого подхода, и не может приниматься во внимание. Именно на этом базовом суждении зиждется и полное отвержение традиции духовного опыта.

* Магистерская реформация, в отличие от реформации радикальной, проходила в тесном союзе с политическими властями — в основном это касается реформатских, лютеранских и отчасти англиканской церквей.

• так называемые «свободные евангельские церкви«, имеющие свои исторические корни в радикальной анабаптистской реформации 16 века и в нон-конформистских движениях обновления церковной жизни, предшествовавших и наследовавших анабаптизму. С одной стороны, они делают серьезный упор на реформации сущности жизни (возвращению к библейской онтологии), с другой — на социальном служении и, как следствие, культурной адаптивности (ситуативной этике и аксиологии) а с третьей, во многом из-за отсутствия единой традиции и богословской школы, могут находиться в самой различной богословской позиции где то между традиционным и либерально — модернистским богословием.

• комплиментарные позиции. Нужно отметить, что поскольку человечество все больше входит в эпоху культуры постмодерна и медиа-синтеза самых различных убеждений, постепенно начинают появляться предпосылки для формирования богословских парадигм, так или иначе либо сочетающих оба подхода, либо оба подхода отвергающих, либо одновременно частично сочетающих и частично отвергающих их.

В современном существенно постмодернистском состоянии экспертного сообщества гносеологические проблемы выходят на первый план не только в богословии, но во всех предметных областях, причем становятся основным вопросом и социо-гуманитарных и естественных наук.

Главным предметом спора (как и в богословии) остаются отношения знания «откровенного», или (для не богословских предметов) «эвристически — интуитивного», передающегося из поколения в поколение в определенной среде, и знания «научно — экспериментального» — то есть добытого через эксперимент и понятийно — аналитическую лингвистически — контекстную обработку его результатов.

Историческая Церковь в своем методе исходит из всей канонической полноты традиции толкования Писания и духовной жизни, в то время как богословская наука модернизма определяет толкование Писания на основании авторитетности церковных традиций как иррациональное.

Давая оценку обоим подходам (и традиционалистскому и модернистстскому) постмодернизм вскрывает, что модернизм сам является традицией. Постмодернизм в богословии указывает, что основной традицией модернизма становится постоянное и концептуальное противопоставление разума и авторитета церковной традиции и, вследствие этого, превозношение способности человеческого разума «все ухватить» правильно.

МОДЕРНИЗМ ПРЕВОЗНОСИТ ДО НЕБЕС 
СПОСОБНОСТЬ РАЗУМА ВСЁ УХВАТИТЬ ПРАВИЛЬНО

Под ‘разумом’ в вопросах богословия подразумевается традиция полагаться на результаты контекстного историко-культурного анализа текста, а под традицией — рожденные Церковью в порой ожесточенной духовной борьбе и решении насущных проблем церковные символы веры, каноны вселенских и поместных соборов, прочие канонические правила и уложения, а также устоявшаяся богослужебная практика и практика общинной жизни.

Традиция — единственный способ развития и передачи мастерства в любой области

Что такое Церковная Традиция? — Это, с одной стороны знания, признававшиеся Церковью «богооткровенными», а с другой — способ передачи этих знаний и мастерства в христианской жизни от ученика к учителю, признаваемые церковью «подлинным духовным опытом», накапливаемые опытным путем и бережно передаваемые «по наследству» из поколения в поколение через различные канонические установления, среди которых наиболее авторитетным признается канон Священного Писания. Но и его важно толковать в общем контексте Традиции, а не как вздумается.

Исходя из такого понимания Традиции можно заметить, что подход мастер / подмастерье/школа — канон — учение/традиция применим в любой области знаний и жизнедеятельности, например в языке, культуре, искусстве, науке и, в том числе, религии. Определенные знания и правила в любой области жизнедеятельности человека также выводятся из успешной практики, затем определяются и формулируются сообществом признанных экспертов в данной области и последовательно передаются во временном континууме из поколения в поколение.

Традиция — это авторитет мастерства

«Авторитет» в данном подходе означает не больше и не меньше, чем признанное духовно-нравственное мастерство учителя, которому молодые обучаемые должны довериться еще до обретения ими понимания в процессе приобретения навыков и знаний, освоение которых само по себе делает их частью традиции.

Модернизм 18-20 вв, считавший себя знамением нового века «зрелости человечества», провозглашает себя свободным от авторитета и патронажа традиции.

Интеллектуальные корни европейского богословского модернизма можно обнаружить: 

• В новой протестантской «школьной» традиции магистерских реформаторов. А именно в противопоставлении «ясности» Писания католической церковной традиции. Противопоставлении, на деле являющемся началом новых протестантских традиций, преимущественно реформатско — пуританской и лютеранской, исходящих из катехизиса и других трудов Лютера и Меланхтона, «Наставлений в вере» Кальвина, аугсбургского и вестминстерского исповеданий веры и пр.

• В автономной от мистико-интуитивного, откровенного характера и проявлений христианской веры, манере рационального богословствования, и на рационализации христианской этики, начавшейся ещё в католической схоластике.

На протяжении своего относительно не долгого существования последовательное применение модернистской философской традиции к реалиям современности само порождает глубочайший интеллектуальный кризис, поскольку в этот период умами парадоксально правит «традиция отвергающая традиции». Пик и начало заката позитивной веры в доброту и универсальность науки и разума приходится на 2 мировые войны, в которых лучшие достижения разума были поставлены на службу максимально эффективному истреблению людей.

Своеобразным апофеозом модернизма стало в конце 2-ой мировой войны применение США ядерного оружия против Японии и последовавшие сразу за этим холодная война и «гонка вооружений», в основном ядерных. На фоне настолько яркого фиаско «доброты науки» часть интеллектуальной элиты разочаровывается в модернистской культуре как таковой, обращается к экзистенциализму Хайдеггера и прочих экзистенциальных философов, а через них к 60-70-м годам постепенно освобождается от модернизма вообще.

И то, что мы. имеем сегодня — мы имеем противостояние культуры модерна и постмодерна в общественной жизни.

Два крыла постмодерна

Сердцем культуры постмодерна являются признание модернизма традицией (одной из традиций) и исходящее из этого желание изжить модернистский предельный рационализм как главный культурный идеал. На фоне этого постмодернизм постепенно формирует «левое» и «правое» крылья своего культурного развития.

Левое крыло постмодернизма в философии и истории и культуры продолжает логику модернизма, соглашаясь с ним в том, что всякая традиция по сути иррациональна—а значит и модернистская претензия на универсальность и истинность толкования реальности человеческим разумом иррациональна, по своей глубинной сущности являясь лишь замаскированной основой для силовой победы модернистской культурной традиции Запада.

Соответственно нет никаких абсолютных истин, нет никакой единой теории познания, а есть лишь противоборствующие социо — культурные проекты различных культурных традиций (философия структурализма/постструктурализма).

Левое крыло в основном отказывается от суждений о различных традициях в разрезе их истинности / ложности, сосредотачиваясь более на утилитарной оценке их этно-культурной и геополитической силы, влияния, и, как следствие — вариантов развития их геополитического и культурного противостояния.

Правое крыло постмодернизма, напротив, признает модернистское отвержение традиции неверным, считая, что традиция, способная на самокритику и, при необходимости, коррекцию, является наиболее достоверным носителем подлинного исторического опыта, и, в этом смысле, способна существенно обогатить поиски подлинного культурно — исторического контекста сакрального текста (поскольку любая реконструкция историко — культурного контекста библейского текста имеет высокую степень гипотетичности). Правое крыло отвергает некритичное отношение к традиции, но не традицию как таковую. В богословии оно отказывает некоторым культурно обусловленным в прошлом аспектам Традиции в сакральности, но признает её сакрально-догматическую основу как таковую.

В таком же смысле оно признает высокую степень полезности и в модернистской традиции, если использовать её достижения не ритуально, но инструментально.

Таким образом, если левое постмодернистское крыло в богословии не верит в существование и возможность познания конечных истин вообще, а, следовательно, признает всякую традицию мифом и не верит в его подлинность (в том числе и в подлинность Священного Писания) то правое верит, что эти конечные истины живут в подлинной дДуховной Традиции, хотя и признает, что не всё в церковной Традиции является богооткровенным и неприкосновенно — сакральным и, следовательно, эта традиция может и должна быть подвергнута честному критическому осмыслению в каждом поколении.

Сам модернизм в самом себе импплицитно уже несет в себе те же 2 крыла. Если левое крыло модернизма более нацелено на чувственное, эмоциональное восприятие (романтизм) с одной стороны и «демифологизацию» — полную детрадиционализацию, с другой (Шлейермахер — Гарнак — Тиллих — Бультман в богословии), то правое более нацелено на новое осмысление древней традиции (Кьеркегор — Барт — Бонхеффер), нео-ортодоксию.

Правое крыло постмодернизма в богословии в основном представлено католическими и православными богословами, хотя есть отдельные попытки преодолеть модернизм и в протестантизме. Например в трудах известного методистского богослова Томаса Кларка Одена («После модернизма: что впереди?») и его разработке концепции т. называемой «палео-ортодоксии» или пятидесятнического философа Джемса К.А. Смита, являющегося частью межконфессиональной группы (первоначально основанной англиканином Милбанком) разрабатывающей «Радикальную ортодоксию».

Протестантизм в целом имеет отчетливо выраженную тенденцию к модернистскому взгляду на традицию как на явление иррациональное.

Фатально это или нет пока остаётся, по крайней мере для меня лично, в хорошем смысле под вопросом, особенно когда дело касается российских евангельских конфессий, всё более и более склоняющихся к про-православным ценностям.

Но сама модернистская традиция создает одновременно и легкость и трудность в понимании протестантских подходов к истолкованию Библии. Реформатская традиция является, пожалуй, наиболее важным примером этого. Большой успех Кальвина в экзегетике привел к тому, что его толкование Писания стало в реформатских кругах считаться настолько ясным и очевидным, как будто это было даже и не толкование вовсе, а само Писание. Такая интерпретация писания в категориях ясности и очевидности приводит к отвержению необходимости в чем либо, кроме самого текста, для интерепретации Писания, в частности, к отсутствию необходимости в церковных экзегетических традициях.

Формы интерпретации на основании заявлений о предельной ясности в толковании позволяют реформатской экзегетической традиции оставаться предельно невидимой, не смотря на её несомненнное существование.

Протестантские традиции толкования Писания опираются на определенный вид очевидности, называемой «ясностью Писания», который генерирует сама протестантская традиция. Ясность Писания — это краеугольный камень протестантской экзегетики, которая безапелляционно утверждает, что истины, необходимые для спасения, совершенно доступны и ясны в Писании для тех, кто понимает. Хотя некоторые места Писания протестантская экзегеза и признает неясными, она также признает, что их можно прояснить теми местами, которые ясны.

Проблема с доктриной «самопонятности» Писания заключается в том, что, в то время как божественная откровенная истина не является относительной, то очевидность Писания для конкретных людей относительна.

То, что является очевидным для одних далеко не всегда очевидно другим, прежде всего из-за различий в навыках и знаниях, которые сами по себе есть продукт конфессиональных образовательных традиций.

Таким образом реализация базовой экзегетической доктрины протестантизма о ясности Писания находится в прямой зависимости от духовно — интеллектуальной чувствительности верующих, которая, в свою очередь, является продуктом господствующей образовательной традиции.

Для полноты картины конфессиональных гносеологических традиций, нужно отметить, что у радикально — нон-конформистских реформационных движений в целом было не плохое отношение и к рациональности, и к традиции, при этом, хоть и не всегда внятно, они обычно пытались разделять Традицию передачи подлинного духовного опыта — те, которые отстаивал святой апостол Павел, и «традиции человеческие», против которых высказывался Христос.

Основной слабостью этого подхода была неясность границы между «подлинно — духовными» и «человеческими» традициями, а также отсутствием явно выраженных авторитетов в определении границ подлинной традиции духовного опыта. Христианские нон-конформисты обычно делали главный упор на радикальной реформации личной и общинной жизни на основании христианского вероучения в целом (что было их силой), при этом их слабостью (за редким исключением) обычно было то, что их мало интересовали глубокие богословские исследования и развитие собственных образовательных подходов.

Исходя из вышеизложенного можно утверждать, что аргументация в пользу женского епископата исходит в основном из модернистской и «левой» постмодернистской гносеологии, а позиция против исходит из традиционно — исторической и «правой» постмодернистской гносеологии. Правая постмодернистская гносеология мне лично представляется наиболее перспективной, поскольку она, с одной стороны, ищет опоры в Традиции, понимаемой как традиция подлинного духовного опыта, а с другой — готова к её критическому осмыслению понимая, что церковная Традиция в своем формировании порой тоже была не свободна от духовно нелегитимного конформизма.

Теперь давайте посмотрим на сами аррументы «за» и «против»

Позиция «за» женский епископат

Позиция аргументируется онтологически тем, что Сам Бог провозглашает, что и мужчина, и женщина сотворены по Его образу, и им как целому вручена власть над всею землей (Быт. 1:26-28). Тем самым утверждается, что онтологически женщина равна мужчине и также наделена властью управлять и организовывать мир в соответствии с замыслом Творца. В качестве иллюстраций этого аргумента, мы находим в Писании (как в Ветхом, так и в Новом Заветах) немало примеров руководителей-женщин. Вот только наиболее известные примеры:

• Девора, судья Израиля (Суд. 4-5 гл.), руководит народом Божьим как в мирное, так и военное время. В ее компетенции – разъяснение воли Божьей, суд, назначение руководителя военной операции (Варака) и др.

• Олдама, пророчица (4 Цар. 22:12-20). К ней обращается с просьбой о ходатайственной молитве и получении пророческого слова царь и первосвященник.

• Прискилла, жена Акилы (Деян. 18 гл. и др.). Упоминание жены вместе с мужем говорит о том, что она несла служение наравне со своим супругом. Интересно, что Павел ставит ее имя даже перед именем мужа (Рим. 16:3), что может свидетельствовать, что в служении она могла и лидировать.

• Фива (Рим. 16:1-2) названа «дьякониссой», что буквально с греческого означает «служительницей» церкви в Кенхереях. Учитывая, что в то время еще не существовало привычного нам разделения на сан епископа, пресвитера и дьякона, слово «служитель» вполне могло означать и «руководитель» или «один из руководителей» общины.

Ни в одном из приведенных примеров нет указаний, что руководящая позиция женщины вызывала недовольство или порицание Господа.

Конечно, в Писании есть и негативные примеры женщин-руководителей (Иезавель, Гофолия), однако их негативная оценка связана не с гендерной принадлежностью, а с нечестием. Точно такого же отношения удостоены и нечестивые руководители-мужчины. Все эти примеры показывают, что если человек верен Богу, Бог благословляет его служение, будь то мужчина или женщина. Равно как и нечестие и грех наказываются независимо от того, кто его совершил.

Позиция «против» женского епископата аргументируется следующим образом:

• Двухтысячелетняя история Церкви, а также – вероучительные документы большинства христианских конфессий свидетельствуют об онтологической невозможности служения женщины в качестве епископа. Первая ординация женщины в епископы произошла во второй половине 20 века и воспринималась как торжество либеральной теологии. Сегодня вопрос о рукоположении женщин в сан епископа поднимается в силу политического и общественного давления на Церковь, в так называемой борьбе против сексизма в Церкви и за гендерное равенство.

• Богословие священнического служения, отражённое в Библии, онтологически связывает священноначалие исключительно с деятельностью мужчин. Библейские примеры демонстрируют женщин в качестве руководителей только с политическими, административными или учительскими функциями, но не с функциями священноначалия. Женское священноначалие не имело место ни в Ветхозаветном священстве, ни в до-левитском священстве, ни в ранней Церкви, ни во всей истории Церкви.

• Одним из аргументов рукоположения женщины в сан епископа служит 1 Петра.2:9 : «Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел», которое есть повторение слов Господа Израилю в Ветхом Завете (Исх.19:5-6) : «Вы будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля, вы будете у Меня царством священников и народом святым». Но как всеобщее священство Ветхого Завета не влияло на порядок священноначалия, в котором могли участвовать только мужчины, так и в Новом Завете при всеобщем священстве функции священноначалия возложены на мужчин. Опять же епископская ординация в исторической традиции связана с апостольской преемственностью. Церковь в своем богословии всегда говорила о «всеобщем священстве», но крайне редко, почти никогда о «всеобщем апостольстве», поскольку эта идея не поддерживается ни Писанием, ни Преданием. Соответственно не поддерживается и идея всеобщего (в том числе и в половом смысле) епископства.

• аксиологическое (ценностное) равенство во Христе Гал.3:28 — «Нет уже раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» не является оправданием онтологического равенства. Аксиологическое (ценностное) равенство не меняет онтологический иерархический порядок в семье: 1 Кор.11:3,9 — «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж… И не муж создан для жены, но жена для мужа», так это равенство не может менять и онтологический порядок в священноначалии.

Сравнивая оба подхода я прихожу к выводу, что в подходе «за» имеет место явно выраженная подмена онтологического (сущностного) аргумента аксиологическим (ценностно — этическим), в целом характерная для либерально — модернистского подхода, более сконцентрированного на ситуативной этике, нежели на сущностной духовной реальности. Эта подмена даже в логическом плане является не вполне законной. Во временной же перспективе наверняка приведет к разрушению библейской нравственности в отношениях полов, поскольку разрушает их фундаментально — онтологическую сущностную библейскую основу.

Главный вопрос в этом противостоянии даже глубже, чем рукоположение женщин: насколько допустим богословско — культурный релятивизм, синтез культурных и богословских идей.

В данном случае духовный корень вопроса мне представляется следующим образом: насколько мы готовы признать духовно оправданной для наших церквей тенденцию обще — культурной феминизации и половой эмансипации. Вопрос поднимается не с богословской стороны, а с практической: много женщин уже берут /взяли ответственность в церкви за духовное лидерство и священноначалие, что как раз и является влиянием современной социо — культурной ситуации на церковь. Каков будет церковный ответ?

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Статистика исторической связи ординации женщин-епископов и венчания однополых союзов в различных христианских деноминациях

1980 — В Объединённой Методистской Церкви (United Methodist Church) рукоположена в епископы Marjorie Swank Matthews. С 2005 года Совет Объединённых Методистских Церквей возглавила епископ Розмари Веннер. В 2013 году епископы Мэрри Анн Свенсон (Marry Ann Swenson) и Салли Дик (Sally Dyck) выступили в поддержку гомосексуальных браков

1982 — Объединённая Церковь Канады (Методистская, Конгрегационная, Пресвитерианская) совмещает ординацию со служением словом, пасторской заботой и таинствами. Женщины признаются в рукоположение на служение вместе с мужчинами. В 1988 году решением Генерального Совета допускается к служению каждый независимо от сексуальной ориентации. В 1992 году рукоположен первый открытый гей. С 1996 года Объединённая Церковь Канады активно борется за равенство однополых браков. В 2005 году Канада становится 4 государством в мире признающим гомосексуальные браки законными. в 2012 году Объединённуб Церковь Канады возглавляет гей Гарри Патерсон

1984 — Объединённая Церковь Христа (United Church of Christ)официальное утверждение женской ординации. В 1995 году перерабатывается Богослужебный песенник в Псалтирь Нового Века, в котором воспевается и мужские и женские стороны Бога. С 2005 годаподдержка однополых браков

1988 — В Англиканской Церкви Америки (или Епископальная Церковь США) в сан епископа рукополагается женщина Барбара Харрис. С 1991 года признание допустимыми гомосексуальные отношения. Сама Барбара Харрис в 2010 году рукоположила в епископы лесбиянку Мэри Гласспул. С 2012 года совершается венчание гомосексуальных пар

1992 — В Лютеранской Церкви Германии впервые рукоположена в сан епископа женщина Мария Йепсен. С 2007 года официальное одобрение однополоых браков. С 2010 года допущение к служению священника, тех кто постоянно живут в гомосексуальном браке

1992 — В Евангелической Лютеранской Церкви Америки стало практиковаться рукоположение женщин в сан епископа. С 2000 года все псалмы и гимны были ревизированы и удалено мужско обращение к Богу. В августе 2009 года Евангелическая Лютеранская Церковь Америки (ELCA) приняла резолюцию о рукоположении на служение геев и лесбиянок и благословение гомосексуальных браков. В 2013 годуПрезидентом епископского Совета стала епископ Элизабет Эатон (Elizabeth Eaton), в том же году рукоположен первый епископ гей.

1993 — В Англиканской Церкви Канады впервые рукоположение в епископы женщины. В 2004 году Генеральный Синод принял резолюцию, одобряющую однополые союзы, а в 2011 году венчание таких союзов.

1993 — В Церкви Норвегии впервые рукоположение в епископы женщины — Розмари Кон (Rosemarie Kohn). В 2007 году Генеральный Синод проголосовал за принятие гомосексуальных союзов без совершения литургии.

1995 — В Лютеранской Церкви Дании впервые было осуществлено рукоположение женщины в сан епископа (Lise-Lotte Rebel) и с этого же года принято допущение благословлять однополые браки, но без обряда венчания. Церковь начала венчать однополые пары в 2012 году.

1995 — Объединённая реформаторская церковь Великобритании признание ординации женщин. В 2011 принятие решения о благословении однополых браков

1996 — В Церкви Ученики Христа (США) рукоположение Janet A. Long. В 2013 году Генеральная Ассамблея Учеников Христа принимает резолюцию против дискриминации на почве сексуальной ориентации и о принятии гомосексуальных браков

1997 — В Лютеранской Церкви Швеции впервые рукоположение в сан епископа женщины (Christina Odenberg). С 2005 года Церковью Швециибыло принято благословение однополых браков. В 2009 году в епископы рукоположены лесбиянка Ева Брунне.

1998 — В Голландской старокатолической Церкви была рукоположена́ в епископы первая женщина. С 2002 года в этой церкви стали венчать гомосексуальные пары.

1998 — В Моравской Церкви впервые была рукоположена женщина (Kay Ward). 2014 год Синод принимает решение о венчании гомосексуальных браков

2001 — Православная Католическая Церковь Америки стала рукополагать женщин в сан епископа. В 2005 году ПКЦА начала венчать гомосексуальные пары. Рукоположенная в сан епископа 2009 г. Lynn Elizabeth Walker является трансексуалом.

2004 — В Пресвитерианской Церкви Шотландии впервые модератором Генеральной Ассамблеей (фактически — епископское священноначалие) была назначена женщина. В 2009 году Церковью были признаны однополые браки. В мае 2015 Генеральная Ассамблея Пресвитерианской Церкви Шотландии приняла решение о рукоположении в священнослужители геев и лесбиянок.

2007 — В Евангелической Лютеранской Церкви Канады впервые рукоположена в епископы женщина (Susan Johnson). В 2011 Национальная Конвеция ЕЛЦК приняла резолюцию о венчании однополых браков, если совесть пастора позволяет это делать.

2008 — В Англиканской Церкви Австралии впервые в епископырукоположены женщины Kay Goldsworthy и Barbara Darling. 2013 год епископ Сара Макнейл (Sarah Macneil) заявила, что Церкви следует рукополагать в священники христиан гомосексуальной ориентации

2008 — В Евангельской баптистской Церкви Грузии была рукоположена в епископы женщина. В 2013 году Архиепископ Евангельской баптистской церкви Грузии Малхаз Сонгулашвили признал допустимость однополых браков.

2010 — В Лютеранской Церкви Финляндии была рукоположена в епископы Ирья Аскол, которая заявила о готовности благословлять однополые пары.В конце 2010 года церковный Собор принял решение о составлении молитвы за однополые браки.

Евангелическая Лютеранская Церковь Исландии возглавляема епископом женщиной Agnes M. Sigurðardóttir. С 2011 года в Церкви осуществляют венчание гомосексуальных браков

Объединённая Протестантская Церковь Франции практикует ординацию женщин. В 2015 году приняла венчание однополых браков.

Моя личная позиция, как, наверное, уже очевидно, твердое «нет» ЛГБТ ценностям. Я считаю их очень опасной и антропологически полностью безответственной игрой в нормальность ненормального. Я искренне ненавижу ЛГБТ ценности, поскольку с точки зрения моей духовной традиции (традиционного исторического христианства) — это похоть, причём похоть противоестественная, патологическая… это разрушение основ нравственного человеческого образа. Пропаганду этих ценностей по изложенным выше причинам считаю противозаконной. Брак — это ответственный союз мужчины и женщины. Ценности ЛГБТ, на мой взгляд, противоречат самому Богом данному образу человека. А, следовательно, нарушают нравственный закон и базовые права этого образа — подлинного и настоящего  человека. Соответственно, лучшим для каждой страны является соответствие государственного законодательства духовно-нравственным нормам этого данного Богом одновременно и нашей совести и нашему духу, человеческого образа, выстраданного в духовной традиции христианства. И если кто-то пытается эти нормы законодательно отменить, в стране должны быть силы, этому противостоящие.

В то же время, исходя из базового христианского подхода любви к человеку, в каком бы состоянии он не находился, конечно, необходимо  развивать не просто терпимость, но сострадание и действенную помощь людям, имеющим такие патологические наклонности.  Имеют ли они право на существование и свободу? Конечно, да. На голосование? Да. На труд? Безусловно. На безопасность имущества и жилища? Да они вообще на всё, что разрешено законом, имеют право. Поэтому, в определенном смысле, я за их равные права. Но только в рамках традиционных семейных ценностей, которые должны быть частью нашего законодательства, и всякое их нарушение должно считаться противоправным. И, в этом смысле, они тогда ничем не отличаются перед законом от других людей. И если они пропагандируют, что семья это не то, что закон называет семьёй, они имеют на это не большее право, чем любой другой человек.

Поделиться ссылкой: