Я люблю читать чужие письма, если, конечно, это разрешено… Ибо нет, пожалуй, ничего более глубоко раскрывающего человека, чем искренние и интимные письма близким.
Не знаю, хотел ли Блок, чтобы мы это читали….
Матери / 29 ноября 1911 / Петербург
«Мама, вчера я был зол оттого, что мне было очень тяжело еще. Сегодня сгладились все воспоминания об ужасах Мариинского театра, и осталась одна «Хованщина».
«Хованщина» для меня, оказывается, сыграла очень большую роль. Сегодня я совсем другой, чем вчера. Надеюсь, что начну опять оправляться от того удара, который был кем-то нанесен мне внутренно на той неделе. Источник я еще не знаю, но начинаю подозревать.
«Хованщина» еще не гениальна (т. е. не дыхание святого Духа), как не гениальна еще вся Россия, в которой только готовится будущее. Но она стоит в самом центре, именно на той узкой полосе, где проносится дыхание Духа. То, что она идет в придворном театре, – правильно, она откровение только для нас, которым следует постоянно напоминать, у которых память еще детская, короткая. Мы еще этого не затвердили. Для раскольников – это азбука, уже лишняя, может быть, даже докучная, как для народа – наши «народнические» волнения и мероприятия.
Господь с тобой.
Саша.»
Что меня цепляет?
— Хованщина, конечно. Русский бунт. Раскрывающий широту добра и зла, бессознательных и сознательных стихий русского духа.
Находящий разрешение в песне Шакловитого:
«Ах ты, в судьбине злосчастная, родная Русь, кто ж, кто тебя, печальную, от беды лихой спасёт? Аль недруг злой наложит руку на судьбу твою? Аль немчин злорадный от судьбы твоей поживы ждёт? Ах, родная! А ни, ни, ой нет, ты им, лихим, не поклонься, ворогам твоим! Вспомни, помяни ты детей твоих, к тебе ведь ласковых и болезных! Стонала ты под яремом татарским, шла, брела за умом боярским. Ты данью татарам вражду князей спокоила; ты «местом» боярским бояр служить понудила! Пропала дань татарская, престала власть боярская, А ты, печальница, страждешь и терпишь! Господи! Ты, с высот беспредельных наш грешный мир объемлющий, ты, ведый вся тайная сердец, болящих, измученных, ниспошли ты разума свет благодатный на Русь! Даруй ей избранника, той бы спас, вознёс злосчастную Русь, страдалицу!… Ей, господи, вземляй грех мира, услыши мя: Не дай Руси погибнуть от лихих наемников!»
И то, как на него реагирует Блок : «не гениально, но к тому стремится!» Удивительно, как явно Блок приравнивает Гениальность к подлинной Духовности, к дыханию, вдохновению Святого Духа. Причем без всякой позы, но экзитенциально, полностью вписано в историю собственной жизни.
Очень похоже на то, как делают это Кьеркегор и Бердяев. Хотя, нужно признать, что те различают эстетическую / магическую гениальность и гениальность веры / мистическую, подлинно творческую. У Блока — по крайней мере здесь — этого нет.
Очень показательно, как Блок объясняет своё состояние, как «внутреннего удара», не понятно кем нанесённого. тем самым совсем немного приоткрывая своё понимание жизни как духовной борьбы.
Ну и это его постоянное, идущее из письма в письмо «Господь с тобой!». Когда понимаешь, насколько это созвучно в целом его творчеству, то понимаешь и то, что это не дежурная фраза вроде «до свидания», а подлинная аффирмация веры.
