Государства гибнут тогда, когда перестают отличать дурное от хорошего.
Антисфен
Неоднократно слышал, что образование не есть панацея от нравственной катастрофы. Думаю, что все совсем наоборот. Хотя и зависит полностью от того, о каком образовании речь. Если речь о сугубо компетентностном развитии, то, конечно, не панацея.
Но, вообще, образование единственный инструмент борьбы с без-образием, в том числе нравственным. Просто образование должно строиться на ясно артикулированном фундаменте традиционных, генетически присутствующих в культуре эстетических, этических и духовных ценностей, а также на качественных методиках и командах, способных в этих ценностях развивать.
При наличии же в образовании фундаментальных, глубоко укорененных в традиции народа, духовно-нравственных ценностей, лозунг «только образование и ничего кроме образования» вновь обретёт свои глубинные смыслы.
Читая «Российское образование: выбор пути», В.Э. Багдасаряна, во многом соглашаюсь и немного додумываю, что:
- Европейское образование не может быть адекватно понято без понимания системы средневекового теологического обучения,
- Китайская образовательная система восходит к конфуцианской традиции,
- Японская — к синтоистской,
- Мусульманская по сей день выстраивается на своей и только своей исламской платформе.
Что разрыв светского поля образования со своим ценностно-цивилизационным фундаментом — специфическая проблема западного общества, которая, благодаря его экономическому доминированию, стала общемировой.
Что для того, чтобы проблему решить — нужно выявить её корень. А её корень — генетический разрыв с истоками, искусственная мутация образовательной системы на основании чуждого культурного кода.
Но: и не учитывать достижения образования, в том числе национального, связанные с положительными сторонами знаниевого обмена с корпусом знаний, добытых под этим «поврежденным» культурным кодом, тоже нельзя. Точнее — можно, но это контр-продуктивно.
Поэтому (и здесь я уже немного дискутирую с высокочтимым Варданом Эрнстовичем) я для светского поля образования выбрал бы, все же, «анатеизм» (Спасибо за термин ирландцу Ричарду Керни и нашему философу религии Светлане Коначевой), а не Уваровскую триаду «Православие, самодержавие, народность». Но анатеизм, укоренённый в традиционных ценностях российских конфессий.
Что это такое? Это как раз не институционализированная форма мышления и стремления»к Богу», которая, с одной стороны, подразумевает поиск конструктивных и истинных ходов мышления в любом мировоззрении, а, с другой — уважительно относится ко всем существующим традиционным формам религиозности / не религиозности, их идентичности, одновременно не закрывая глаза как на их сильные, так и на слабые стороны.
В моём понимании анатеизм не исключает, не противопоставляется и не является замещением общинной жизни. Он, скорее, задаёт прагматичную и нравственно ответственную теологическую повестку существованию современного человека в публичном общественном пространстве.
И я бы не настаивал на фундаментальных отличиях к лучшему состояния российского культурного кода в образовании от всех остальных, а, скорее, на том, что все образовательные культурные коды сегодня, по разным причинам и в разной степени, существенно повреждены — в нашей стране, прежде всего, даже не современными «западными ценностями», а ценностями марксистско-ленинскими.
Если вот так, с отказом от крайне славянофильских взглядов, посмотреть на себя, тогда я согласен, что наш культурный код (русского восточного христианства прежде всего) существенно отличается от кода иудейского и западного либерально-протестантcкого, буддийского и конфуцианского.
С католицизмом, хотим мы того или нет, в плане духовных ценностей, по крайней мере у Православия, отношения генетически будут значительно более близкими, чем со всеми остальными. Хотя и здесь присутствует ряд существенных фундаментальных отличий, уже неоднократно проявлявших себя в истории.
Также особое место, на мой взгляд, должны занимать и отношения с отдельными протестантским течениями, особенно с течениями епископальных форм общинной организации, сохранившими мужской епископат и традиционное отношение к браку. Хотя и здесь мировоззренческие расхождения во взглядах на глубинные смыслы и пути существования расходятся, порой, очень и очень глубоко.
Поэтому, на мой взгляд, нам и нужен анатеистический формат теологии публичного пространства, который, с одной стороны, задаёт вектор на совместный поиск публичной общественной духовной истины, а, с другой, ни в коем случае не покушается на внутренние, не публичные форматы общинной и семейной духовности. Скорее помогая семьям и общинам находить пути успешного публичного диалога с позиций традиционной нравственности, не ущемляя их религиозной идентичности, нежели мешая им в этом.
