Огюст Конт, отец научного позитивизма, который, во многом, заложил основу современной философии науки, искренне верил, что свобода, в том числе свобода исследования может быть полезна только до тех пор, пока знание не продвинется до становления этики и политики настоящими научными дисциплинами.
Конт считал, что свобода станет излишней, как только эта точка будет достигнута. Перспектива отмены свободы человека «научной политикой» и «научной этикой», явно приветствуемая Контом, приводила многих его комментаторов в ужас. Например Джон Стюарт Милль считал, что система мысли Конта — это «самая полная система интеллектуального и светского деспотизма, которая когда-либо исходила из человеческого мозга». В своем поразительно пророческом, но в настоящее время мало известном эссе «Огюст Конт и позитивизм» (1865) Милль подверг критике «чрезмерное требование Конта к «единству» и «систематизации».
Почему пророческом? Потому что политика и этика уже стали науками и становятся ими всё больше и больше, особенно в форме биоэтики, биоправа, биополитики. И с их приходом, не смотря на всю публичную риторику о свободе и демократии, реальной свободы, в том числе и свободы исследования, становится всё меньше. Да и правда — если главные ответы уже найдены, зачем уже свобода? Пусть все живут так, как говорит наука, а не так, как сами считают правильным.
А чем, собственно, Милль, ужасался? — Тем, что сегодня, по сути, является главной светской религией и основой политики. Милль возмущался и ужасался тем, что Конт последовательно предлагал довести до конца гностический проект управления человеком и миром посредством знания и только знания.
Эта идея отнюдь не нова была уже и во времена Огюста Конта. Зародилась она задолго до него в иудаизме в эпоху, предшествующую христианству. Затем пару веков активно развивалась как параллельно, так и внутри христианства, пока во 2-м веке не была запрещена Отцами Церкви. Но это не значит, что она перестала существовать, или что Церкви действительно удалось её полностью преодолеть и изжить как снаружи, так и внутри себя.
По всей видимости, идея приравнивания некоего тайного сокровенного знания к общению с самим Творцом и знанию Его в той или иной форме существовала и развивалась с тех пор всегда как вне, так и внутри христианских кругов.
Ключевые элементы гностицизма, в соответствии с уважаемыми исследованиями (напр. Эрик Фогелин), можно, с тех пор, обнаружить не только практически во всех сектах, но и во всех революционных движениях, и во всех тайных обществах. Мало того, они достаточно явно прослеживаются и в большинстве версий вполне авторитетного христианского богословия, особенно западного извода.
Следуя такому же гностическому типу мышления, считающему «знание светом, способным разогнать всякую тьму», французский ученый верил, что новая «наука о человеке» позволит разрешить вечные дилеммы этики и политики. Впитав взрощенную христианством веру в то, что история есть процесс человеческого искупления, он был убежден, что человечество способно и вполне самостоятельно двигаться к этой цели, без всякого религиозного костыля. Однако именно гремучая смесь гностических и христианских взглядов сформировала ту «религию человечества», которая родилась у Огюста Конта и и стала фундаментом современного либерального мышления.
